Просвет

1989 год, декабрь

 

В Иерусалиме зима. Опадают гранаты.

Последние два плода, багровые и растрескавшиеся,

лежат у крыльца. Из моей комнаты исчезла ящерица,

прожившая со мной пару месяцев. Курсы иврита

и общежитие — закрываются. Больше не кричат по ночам

разъехавшиеся по съёмным квартирам латиноамериканцы,

не ездят по перилам лестниц пухлые еврейские француженки

из Марокко, не шумят за ужином самодовольные и кривоногие

американцы. Только угрюмые русские и молчаливые эфиопы

ещё населяют трёхэтажное здание центра абсорбции.

Запершись в своих комнатах, играют, сопя и матерщиня,

в шахматы, сидят с выпученными глазами над

учебниками иврита, спят ночью, днём и вечером...  

    

Тут обнаруживаешь себя в ситуации прямого

разбирательства с тем, кто напряжённо рассматривает зеркало поутру.

Довольно много б/у советских — со сдвигами, странностями. Это напоминает

одну из марсианских моделей Брэдбери: всё как будто бы то же, но только

совсем не то. Взрослый человек как бы размораживается и оказывается

маленьким ребёнком с мимикой, пластикой и претензиями 50-летнего.

В конце концов все оказываются просто теми, кто они есть.

    

Сильное искушение — совершить дрейф

от «декадентской» вялости и томности в сторону

здешней атмосферы. Вялость и томность в этих широтах

ощущаются как нечто неуместное. Всё очень

живое и естественное.

 

Сойти с ума это будто расслабиться… и невозможно,

как вернуться в Россию. Мало того, что мир поймал тебя,

собственно говоря, в тот момент, когда ты родился

(«где не так уж мило, где Сковорода»), но ты ещё и

перестал сопротивляться? Оптимистический вариант

известной формулы: я сопротивляюсь — значит, я существую. 

Но что делать, если в тебе постоянно и одновременно действуют

взаимно исключающие силы: инерционность и истерическая

необходимость «что-то делать»?

                                                         Всё время совершать эмиграцию

из этой точки пересечения, перекрёстка внешних сил,

репатриацию в себя.

(1989, 2022)

 

 

Культурный слой

 

Города с долгой историей

уходят на много этажей вниз.

Новостройки симметрично идут — вверх.

Ось симметрии на уровне взгляда

живущих на этот момент.

 

Для постороннего любопытного взгляда,

для археологов, глядящих в прошлое,

архитекторов, смотрящих в будущее,

туристов, глазеющих на места старых катастроф

(пожары, побоища, наводнения),

для взгляда со стороны

ось симметрии — на уровне

перехода времени в пространство:

вот в этом слое

черепков, костей, обручальных колец,

амулетов, игрушек.

 

Иногда он довольно тонок,

как полоска на дверной притолоке

между двумя карандашными линиями,

отмечающими, как ребёнок вырос за год.

 

 

***

 

Приснилось стихотворение Ани А.

Мы не были близкими знакомыми, хотя

немного общались в 80-е. Её уже давно нет на свете.

Поэтики всегда были неблизкие... И вот вдруг снится,

что я держу в руках её книгу, где-то среди людей, в гостях

или в клубе, и — чуть ли не впервые ВИЖУ,

могу разглядеть текст во сне! Обычно снящийся текст

мучительно неразборчив, расплывчат… Но теперь

я его даже запомнил. Вытащил из сна, записал:

Снег видишь

в пятом часу под утро

идёт откровенней

 

 

***

 

Время не стирает следы.

Они исчезают сами по себе.

Агрегатное состояние

нашего существования —

газ, пар от дыхания.

 

Хочется что-то сказать

с такой силой переживания,

что это пробьёт прозрачные стены,

окружившие со всех сторон,

как влюблённому кажется,

что отчаянный порыв признания

прорвётся через равнодушие

того, кто его не любит.

Но ничего не меняется.

 

Многие были

по обе стороны признания,

и в этом безнадёжность,

безопасность и покой

по ту и по другую сторону.

 

 

Просвет

 

Этот холм был городом

три тысячи лет назад. Я как будто

пытаюсь вспомнить то, что было со мной.

Вот здесь, на перекрёстке, на плитах мостовой,

прорезано поле для игры в кости, тут мы

случайно встретились, сказали несколько слов,

я помню это до сих пор.

 

Через много лет пытаешься то ли

понять себя, то ли вспомнить то, что

было — точнее, то, чего не было.

 

После нас будет такая же долина базальтовых осколков

бывшей вулканической лавы, покрывающей Галилею и Голаны,

где куски колонн и мозаик неотличимы от диких камней,

трава и цветы — от своих предков тысячи лет назад,

ничто — почти ни от чего. Но пока мы живы, есть

этот маленький зазор — узкий просвет любви,

краткое безвременье между сезонами года:

ледяными дождями и солнцем, ярким, как

лампы в хирургической операционной.